Мазманян Валерий Григорьевич родился 9 июля 1953 года в семье военнослужащего. В 1975 году закончил Пятигорский государственный педагогический институт иностранных языков. Живёт в Москве. Работает в системе образования. Автор книги «Не спросишь серых журавлей».
И крылом нарежет птица окнам дольки синевы
Нас берёза с белой грудью угостит при встрече соком, под слезу капели будет умирать зима у окон.
Грач распустит веток пряжу, у крыльца сугроб усохнет, на твои колени ляжет солнца луч полоской охры.
И бывали зимы хуже, но пока в руке рука, воробьи утопят в луже кучевые облака.
И найдётся в чём виниться, и без домыслов молвы... и крылом нарежет птица окнам дольки синевы.
На берёзовой веточке неба лоскут
О судьбе разговоры уже не влекут - вспоминается чья-то вина, зацепился за веточку неба лоскут и трепещет в проёме окна.
Не озлобились, живы, не стали грубей, не горюй, а уныние - грех, белизною пометил виски, голубей и берёзы растаявший снег.
Не вздыхай, нам апрельские ночи вернут всех ушедших в красивые сны... на берёзовой веточке неба лоскут, улыбнись - это вымпел весны.
Клён моет чёрные лодыжки
Лоскутья неба делят ветки в свинцовых лужах февраля, сугробы плачутся в жилетку усохшей тени фонаря.
Клён моет чёрные лодыжки, не отморозил - повезло, и знаем мы не понаслышке - зимы обманчиво тепло.
Виски в снегу - давно не парень и не к лицу слова клише... тебе я просто благодарен за оттепель в моей душе.
И чёрному грачу поверим
На серость стен мазками охры рассвет погожий день нанёс, ещё один сугроб усохнет у белых ног худых берёз.
Из жарких стран - пора на север, и птичьим стаям не до сна, и чёрному грачу поверим, что март и на дворе весна.
У сердца истина простая - твоя рука в моей руке, и льдинкой облако растает в небесной голубой реке.
Судьба побалует хорошим... и пусть морщинка льнёт к губам, сегодня мы печаль раскрошим, как корку хлеба голубям.
Болтливый ручеёк уносит
Воспоминания - минуты, а сколько было на пути, чем ближе подойдёшь к кому-то, тем дальше хочется уйти.
Косынкой облако повяжет берёза на худой груди, становимся с годами глаже, ушли чужие - не суди.
С утра воркует голубь сизый, что надо помнить - прячем в сны, капели слушаем репризы - бессмертна музыка весны.
Зима, метели, память вёсен сложились в суетливый век... болтливый ручеёк уносит и палый лист, и талый снег.
Аллея ниточками веток сошьёт лоскутья синевы
Уже не редкость день погожий, последний снег к кусту приник, и блеском золота тревожит грача скользящий солнца блик.
Пожухлый лист с порывом ветра прильнёт к груди сырой травы, аллея ниточками веток сошьёт лоскутья синевы.
Приветливей, светлее лица, и легче груз прожитых лет, и мнит себя свободной птицей пустой разорванный пакет.
Морщинки - только сухость кожи, и ты зеркал не слушай ложь... и пусть вчера и завтра схожи, весной чудес от жизни ждёшь.
Налепит ветер белых птиц
Ветла проводит битый лёд, клин журавлиный встретим мы, и белой бабочкой вспорхнёт с весенних трав душа зимы.
Костистый тополь на плечах поднимет солнышко в зенит, и в такт мелодии ручья ольха серёжкой зазвенит.
В дремоте чуткой тихий лес, февраль - не время птичьих гнёзд, но обещание чудес таит молчание берёз.
И пусть сегодня нелегко заполнить пустоту страниц... для нас с тобой из облаков налепит ветер белых птиц.
Мазманян Валерий Григорьевич родился 9 июля 1953 года в семье военнослужащего. В 1975 году закончил Пятигорский государственный педагогический институт иностранных языков. Живёт в Москве. Работает в системе образования. Автор книги «Не спросишь серых журавлей».
И рыжий одуванчик распушил копну нечёсанных волос
Встревожит память уходящих лет крикливых чаек пересуд, где ивы горстью золотых монет бросают блики солнца в пруд.
Начну винить кого-то - согрешу, не в тягость думать о пустом, а облачко прибилось к камышу бумажным скомканным листом.
Для уток хлеб достану - и к воде, вспугну невольно сизаря, не ту струну в твоей душе задел, но встретил я тебя не зря.
Вдали от шумных улиц и машин ни вздохов, ни житейских гроз... и рыжий одуванчик распушил копну нечёсанных волос.
Над нашим домом флаг апреля - на синем фоне сизари
Монетку солнца ищут кряквы на дне холодного пруда, все обещания и клятвы давно проверили года.
Пробилась на газонах зелень, и талая вода сошла, тот возраст, что назвали зрелым, совсем не чувствует душа.
А мать-и-мачеху в овраге рассыпал день снопами искр, и трудно словом на бумаге мне передать ночную мысль.
Играть с судьбой поднаторели, а вот не спится до зари... над нашим домом флаг апреля - на синем фоне сизари.
И вдалеке раскаты грома пугали веточки герани
Собрались тучи возле дома, и сумерки стирали грани, и вдалеке раскаты грома пугали веточки герани.
И монотонный стук баюкал, и память прошлого тревожил, а дождь на ниточках, как кукол, водил по улицам прохожих.
Молчали мы и каждый помнил - нас не любовь, а время судит, а на окне изломы молний чертили нам зигзаги судеб.
Пусть наша грусть не станет мукой - прощальные слова в прихожей... а дождь на ниточках, как кукол, уводит в прошлое прохожих.
Давай на грусть наложим вето
Давай на грусть наложим вето, когда не спится до рассвета, когда ты в зеркало не глядя, седые вспоминаешь пряди.
Молчание плетёт интригу, не делай вид - читаешь книгу, печаль плетёт у сердца кокон - постой со мной у синих окон.
На город лёг туман акаций, душа зовёт в нём потеряться, а ветер вишню в белой шали, слегка касаясь, утешает.
Поплачься, если станет легче, а майский дождь у окон шепчет, что за весной не осень - лето... давай на грусть наложим вето.
В дремоту впали тени, ветра сморила лень, и в облачке сирени пропал гудящий шмель.
Будила чайка криком грозу и спящий гром, хотелось о великом, а слово - о земном.
Века меняют нравы, но не разлук обряд... ронял шиповник в травы по капельке закат.
И белый иней одуванчика
Весна уже уходит в прошлое - густой травой, на зорьке скошенной, грозой, вишнёвыми метелями, туманом яблонь и капелями.
Цветок жасминовый закружится и льдинкой поплывёт по лужице, и белый иней одуванчика накроет солнечного зайчика.
Шмелю, стрекозам и соцветиям три летних месяца - столетия, порхает бабочка-капустница, где жёлтый лист на снег опустится.
Прошу тебя - не надо мучиться, что поздняя любовь - разлучница... поверь - спасёт от неизбежности простое слово с жестом нежности.
И звон дождей, и запах лип
Качнётся занавески тюль - распишет тень полы под гжель, несёт к окну хмельной июль и запах лип, и звон дождей.
А в ряби лужи дрожь берёз и месяц - сломанным кольцом, в копну рябиновых волос уткнулось облако лицом.
Встревожат небо сизари, где звёздочка над ивняком, летящая на свет зари, ночным сгорает мотыльком.
Что время к осени спешит, напомнит мокрой ветки всхлип... строка из дневника души - и звон дождей, и запах лип.
Жасмин туманом плыл у окон
Июньский вечер звуки прятал, в дремоту погружались дали, и облака бумагой смятой в закатном пламени сгорали.
Берёзы белые колени прикрыли тени кружевами, что этот день отдали лени забыли, не переживали.
Жасмин туманом плыл у окон, лилось вино и лились речи... и грусти нераскрытый кокон до осени припрятал вечер.
В саду негаснущим закатом пылают красные тюльпаны
Воркуют сизари на крыше один куплет из старой песни, что лепестками майской вишни снежинки белые воскресли.
За золотую жилу овод блестящий одуванчик примет, и для тоски найдётся повод, когда твоё услышу имя.
Былое и во сне догонит, и память никуда не дену, а месяц уронил с ладони все звёзды в облачную пену.
Останется в листочке смятом, что сами наспех растоптали... в саду негаснущим закатом пылают красные тюльпаны.
Красиво было, как во сне
Белели в сумраке тела омытых дождиком берёз, и мать-и-мачехой цвела у наших окон россыпь звёзд.
Красиво было, как во сне, и мы узнали по весне, что право разбудить зарю дано не только сизарю.
Не клялся я, не умолял, но верил, что тебя верну, и рваной сетью тополя ловили в синеве луну.
Красиво было, как во сне, и мы узнали по весне, что право разбудить зарю дано не только сизарю.
И ручей обмывает лодыжки ракит
Ничего, что раздета ольха донага, по оврагам хоронятся нынче снега, и сметают дожди под стволы и в кусты потемневшую медь прошлогодней листвы.
По-хозяйски освоились в роще грачи, и доверишься сердцу в бессонной ночи, что получится всё, как себе загадал, а за тридцать давно - разве это года.
Закрутилась быстрее времён карусель, взбудоражено небо прилётом гусей, и ручей обмывает лодыжки ракит... и болевшее долго уже не болит.
Голубой забьётся жилкой ручей под белой кожей льда
Метёт метель вторые сутки, от серых дней срываясь в крик, увидишь - на синичьей грудке навек остался солнца блик.
Сугроб у наших окон пухнет, к худой берёзе льнёт плечом, вечерний разговор на кухне о сокровенном, ни о чём.
Не знают, падая снежинки, их воскрешение - вода, и голубой забьётся жилкой ручей под белой кожей льда.
Неделя-две и все ракиты напьются серебра реки... как наши судьбы перевиты, узнай касанием руки.
И в снах остаются не зимы, а вёсны
Настольную лампу включи - и два кресла, шкафы, и их тени из мрака воскреснут, надеждой пустой, оправданием, ложью бессонная ночь мою душу тревожит.
Приляжешь - комками в ногах одеяло, одних покаяний для прошлого мало, холодная мгла за окном тяжелеет, напрасные вздохи - цена сожалений.
А в памяти шум, как на людном вокзале... расстались и главное мы не сказали, что в море житейском ты - парус, я - вёсла, и в снах остаются не зимы, а вёсны.
Но я ещё не ведаю, что вы - моя бессонница
Сугробы дремлют тучные, под снегом ветка хрустнула, припомнитесь по случаю в мою минуту грустную.
Ещё декада минула, луна уже в три четверти, зима - пора унылая холодным длинным вечером.
Глаза закроешь - прошлое шумит в душе вокзалами, осталось - всё хорошее и слово запоздалое.
С печалью справлюсь, с бедами, и лёд на речке тронется... но я ещё не ведаю, что вы - моя бессонница.
